Экзамен по анатомии

В зимнюю сессию второго курса мы сдавали самый страшный для меня экзамен. Анатомию. Именно этот экзамен собрал с нашего курса щедрую пену отчисленных и безжалостно бросил их за ворота ВУЗа, многим навсегда закрыв доступ в медицину. Именно его мы зубрили днями и ночами, принимая таблетки для улучшения мозгового кровообращения. Именно над проклятым Синельниковым рыдали и сходили с ума наши девчонки. Именно из-за него на три дня бросил пить заслуженный «забивала» нашего факультета Галик.

Неделя перед экзаменом прошла в каком-то бреду. Всей комнатой мы вставали по звонку будильника, вооружались честно украденными из лаборантской косточками и черепом и зубрили. Тащили на другой конец города тяжеленные тома атласов, чтобы посидеть в огромной очереди перед наформалиненными мумиями безвестных бомжей. По ночам, стучал зубами в нервной бессоннице истерик-Сашка. Я выкуривал за день по пачке сигарет и не мог без рвотного рефлекса смотреть на потрепанные обложки учебников. После экзамена даже курить на год бросил.

Неотвратимо приближался день экзамена. И от старшекурсников, чудом прошедших пытку анатомией, мы выведали, к кому из преподавателей лучше всего идти.

— Не дай Бог попасться Денисову, — делал круглые глаза третьекурсник Валентин. – Это – сразу хана! Он в прошлом году восемь студентов из двенадцати завалил. Ещё и хвастался потом.

— Если у вас Пивченко вел – то лучше ему попасться, — вещал четверокурсник Вовка. – Он вас знает, как облупленных. На что вы на занятиях тянули, то и поставит.

— Самый страшный – это Пубис! – хором соглашались все старшекурсники. – Мало того, что душу вытрясет, так ещё и десяток дополнительных вопросов задаст. И два балла влепит, оглянуться не успеешь.

— Что за Пубис? – удивлялись мы

— Эх, вы, духи! – пожимал плечами Вовка. – Неужто профессора Лобко не знаете. Вы его фамилию на латынь переведите – что получится? Правильно – Пубис!

Профессор Лобко был легендарной личностью. Дважды в 1967-68 и 1988-89 он работал на Кубе. Можно сказать, что львиная доля современных врачей Острова Свободы прошли через его руки. Когда-то он заведовал кафедрой анатомии в нашем ВУЗе, но к годам моей учебы постарел, подустал и занимался только преподавательской деятельностью.

Куба оставила неизгладимый след в судьбе профессора. Он завел бородку а-ля Хемингуэй, обзавелся парой сотен темнокожих друзей и полюбил ром с сигарой.

Нашему факультету в этом году как-то с ним не повезло. Он не взял ни одной группы, лишь изредка появлялся на лекциях и заменах.

И вот наступает день экзамена. Всю ночь мы не спим. Кто-то молится, кто-то пьет успокоительное. В ближайшей к общаге церкви пылают полсотни студенческих свечей. Ровно в полночь из форточек раздается истошное «Халява, приди!» И под редкий ленивый снежок тянутся руки с распахнутыми зачетками. Мне кажется, в ту ночь я так и не уснул. Только закрыл измученные бессонницей глаза, как раздалась раздражающая трель будильника.

Со стоном поднялся Сашка. Леха, казалось, и не ложился. Так и зубарил нервную систему под тусклой лампочкой.

Едем на кафедру. Руки-ноги трясутся, лица под цвет халатов. Полный автобус студентов – а стоит гробовая тишина. Кто-то уткнулся в учебник, пытаясь нализаться в последнюю минуту. Кто-то негромко шепчет, повторяя функциональные отверстия черепа. Люди в автобусе смотрят на нас подозрительно. Наркоманы что ли? Им невдомек, что у второго курса экзамен по анатомии.

В коридоре кафедры истерика достигает апогея. Где-то нервно смеются, где-то всхлипывают и рыдают. Девчонки не накрашенные, зеленолицые. И вот ровно в 9.00 по коридору раздаются тяжелые шаги приемной комиссии.

— Идут, идут! – студенты вскочили, зашуршали шпаргалками, фальшиво заулыбались.

Идут. Денисов, Лобко, Дорохович. Мэтры! Грозная поступь империи, родной язык которой – мертвая латынь. А где же Пивченко? Где наша надежда?

— Уважаемые студенты, профессора Пивченко сегодня на экзамене не будет, он слегка приболел, — говорит Денисов.

Гром среди ясного неба! Все, хана нам! Наша молодая преподавательница Лагутина к экзамену не допущена, ибо регалиями не вышла. А Пивченко, который вел у нас кости и мышцы, «приболел». То есть бросили нас на растерзание чужим и незнакомым преподам!

— Заходите, коллеги! – Денисов широко открыл двери.

И мы пошли.

В коридоре кафедры можно снимать сцены из дурдома. Выходящие либо орут от радости, подпрыгивая на ход, либо стонут и рвут на себе волосы. Пубис привычно ставит заходные «двойки», Денисов не отстает.

— Иди уже, — толкает меня в спину Андрюха.

— Нет, — я цепляюсь скрюченными пальцами за косяк двери.

— Иди! Это как зубы рвать. Сначала страшно – потом будешь вспоминать и радоваться.

Андрюха знает, что говорит. Он из нашего универа два раза вылетал. Из-за анатомии.

— Иди, — Андрюха отрывает мои руки от косяка и вталкивает в клетку со львами.

Остальное помню, как в тумане. По закону подлости мне достался один из «проклятых» вопросов, из тех, которые студенты никогда не учат: «Анатомы Советской России 30-х годов». Я из этих времен только наркома Луначарского помню, и Щорса со Сталиным. О чем и поведал преподавательнице – строгой даме бальзаковского возраста. Та недовольно поджала губы и назвала несколько явно еврейских фамилий. Подсказала, называется. Мне эти Ройзманы и Блюмберги далеки, как наследство Ротшильда.

— Ладно, переходите ко второму вопросу, — сказала дама, выводя в своем блокноте жирный минус.

Никогда раньше и никогда больше я так не радовался «тройке». Я вышел из кабинета, улыбаясь, как идиот, прижимая к груди зачетку и через каждый шаг кланяясь чудесной даме, которая простила мне Ройзманов и Блюмбергов и поставила троечку. Троюшечку! Тройбан!!! Я сдал!

А вслед за мной выкатилась девчонка с потока по имени Катя. Катя звезд с неба не хватала, перед экзаменом особо не напрягалась, все у неё были хиханьки да хаханьки. И все мы подозревали, что сессии Катя не переживет.

— Что у тебя? – налетели на Катю девчонки.

— Четыре! – Катя гордо продемонстрировала зачетку.

— Как четыре? – взвизгнули наши отличники, едва выползшие на заветную «четверку».

— А мне такой классный дедушка попался. С седой бородой. На Деда Мороза похож. Мы с ним пошутили, посмеялись, он мне четверку и поставил.

Ага, Дедушка Мороз. С бородой на кафедре только профессор Пубис. Воистину, незнание –благо. А экзамен это такая лотерея.